Матросы на рабочей шлюпке за несколько ходок перевезли мешки с какао на галеон, сложив в трюме в носовой части. В кормовой будут складывать более тяжелые и ценные вещи. Все уже потирали руки, ожидая баснословную добычу. Флибустьеры из конвоя рассказали, что город большой и богатый.
На следующий день до обеда к берегу пришел еще один обоз, в котором было раза в три больше арб, а также навьюченные мулы, лошаки и ослы. Когда уже заканчивали перевозку этой добычи на корабли, из города опять донеслись выстрели из орудий.
— Чего они палят? — спросил один из флибустьеров, опускавший на тросе в трюм мешок с серебряной посудой.
— Наверное, салютуют, — выдвинул я предположение. — Только вот кому или чему? На всякий случай пошлите в город пару человек, а остальные пусть здесь ждут.
Ответ мы узнали под вечер, когда на берег прибыли первые группы флибустьеров. Они гнали рабов и пленных горожан, нагруженных трофеями. Одной из групп, состоявшей из флибустьеров с галеона, командовал наш квартирмейстер Шарль Робишон — унылый тип с кустистыми бровями и длинными носом и усами.
— Испанцам подмога пришла, большой отряд, тысячи две, а то и три. Командир у них смелый и толковый, неожиданно напали сразу с трех сторон, много наших убили, и капитана ранили в голову, — рассказал он. — Мы решили отступить.
Примерно половина флибустьеров сдерживала испанцев, а остальные быстро перевозили на корабли добычу. Одни из первых на галеон доставили Мишеля де Граммона. Пуля из мушкета попала ему в лоб. Видимо, была на излете, потому что кость пробила, но застряла в ней. Корабельный хирург сразу удалил пулю и осколки кости и зашил рану. Вставлять металлические пластинки он не умел, хотя эту операцию уже освоили. Обычно делали пластину из золота, если позволяли средства, а если нет, то из более мягкого серебра.
Помню, в начале моей флотской карьеры встретил я возле Старого порта в Одессе парня, который закончил мореходку на два года раньше. Забыл его фамилию. Мы в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году вместе были на практике в Ялтинском портофлоте. У коллеги на голове была марлевая повязка, закрывающая почти весь лоб. Под глазами серо-синие полукружья.
— Асфальт на дыбы встал? — пошутил я.
Так мы называли падения по пьяне.
— Хуже, — криво улыбнувшись, произнес он. — Грузились трубами в Йокогаме. Я на палубе работал (в Черноморском пароходстве выпускники со средним специальным образованием, за редчайшим исключением, первые год-два работали матросами) и меня трубой долбануло. Очнулся в японском госпитале. Японцы предлагали поставить пластину титановую, но наша гнида из посольства уговорила отказаться, чтоб валюту не платить, мол, в Союзе лучше сделаем. Я сдуру поверил ему, и уже год хожу так, — он надавил на повязку в одном месте, и она вмялась довольно глубоко, я еще подумал, что до мозгов. — Операцию не делают. Говорят, в нашей больнице никто не умеет, а в другие не направляют. Я кому только не жаловался, ничего не помогает. Перевели меня работать в навигационную камеру. Жди, сказали. Уже почти год жду…
Дождался ли он и долго ли прожил, не знаю, больше не встречал его и от общих знакомых ничего не слышал. Вот такой вот был социализм с человеческим лицом, где всё для людей, включая валюту.
Капитана уложили на койку в его каюте. Мишель де Граммон был без сознания. Ранения в голову опасны тем, что умнее точно не станешь, а вот «овощем» — вполне. И будешь жить счастливо и, если будет надлежащий присмотр, долго. Как я убедился за годы скитаний по эпохам, странам и морям, наличие головы многим сильно сокращает жизнь. Вот у медуз нет ни мозгов, ни, как следствие, головы, а пережили динозавров и, скорее всего, людей переживут.
С наступлением темноты испанцы приостановили преследование. Сдерживавшие их отряды флибустьеров отступили к побережью и начали грузиться на корабли. В темноте, при свете факелов и фонарей. Ругались мало. Поход явно не удался, хотя кое-какую добычу все-таки взяли.
С восходом солнца снялись с якорей и пошли на север. Нас провожал взглядами отряд облаченных в шлемы-морионы и кирасы, испанских кавалеристов, которые выехали на берег моря. Они убедились, что мы не собираемся возвращаться, и поскакали в город. Их поход можно считать удачным, хотя вряд ли взяли хоть какую-нибудь ценную добычу.
Мы свою делили на острове Орчила. Это небольшой кусок суши с невысокими скалистыми холмами. В будущем он будет принадлежать Венесуэле. На острове разместят военно-морскую базу и аэродром. На этой база в две тысячи втором году будут держать свергнутого на время президента Уго Чавеса — болтливого популиста, которому чужой опыт был нипочем, поэтому решил попрыгать на граблях — построить социализм. Я как раз проходил на своем костере неподалеку от острова, и венесуэльские вояки приказали изменить курс, пройти на большем расстоянии от Орчилы. Почему они так потребовали, я узнал по приходу в колумбийский порт Барранкилья, когда путч уже был подавлен. Сейчас остров не заселен. На нем несколько пустых хижин, построенных, как догадываюсь, рыбаками, или охотниками за морским зверем, или ловцами жемчуга. Возле этих хижин и произвели раздел добычи. Каждый корабль получал заранее оговоренное количество долей, почти соразмерное количеству экипажа. С галеона на берег вывезли ценную часть добычи, включая рабов и пленников. Мешки с сахаром и какао только пересчитали в присутствии представителей других кораблей. От нашего галеона в разделе участвовали квартирмейстер, боцман и три рядовых флибустьера, самые горластые. Обычно, чем меньше добычи, тем больше крика при разделе. Я самоустранился, хотя, как исполняющий обязанности капитана, должен был принимать участие. К вечеру закончили и развезли свои доли по кораблям.
Я сразу приказал поднимать якорь и ставить паруса, чтобы воспользоваться попутным ветром, задувшим после обеда. Теперь каждый сам за себя. Остальные корабли решили сняться утром. Видимо, их штурмана не доверяют картам и правильно делают. Карты пока не ахти, хотя широту научились измерять более-менее правильно. В отличие от них, я этот район знаю хорошо и без карт.
14
Пор-де-Пе активно застраивается. Сюда, вслед за губернатором, перебрались многие жители Тортуги. Главная улица, ведущая от пирса к резиденции губернатора, вымощена. По обе ее стороны каменные дома, по большей части одноэтажные, крытые черепицей. Как и в большинстве городов в этом регионе, ближе к порту находились склады, куда плантаторы свозили товары на продажу заезжим купцам, затем шли многочисленные кабаки, обслуживающие плавсостав и прочих искателей приключений, потом дома розничных торговцев и немногочисленных ремесленников, а вокруг центральной площади — многочисленных чиновников. Резиденция губернатора двухэтажная. Во Франции в таких домах живут купцы средней руки. Ее охраняют человек двадцать аркебузиров. В прошлом году здесь было восстание рабов, которые сожгли часть города, но следов не осталось, если не считать усиленную охрану. Видимо, рабы сильно напугали губернатора барона Жана де Пуансе. Бунт жестоко подавили, перевешав большую часть восставших, не успевших сбежать в джунгли. Поэтому так нужны рабы.
Предок барона, командор Мальтийского ордена, был много лет губернатором первой французской колонии в этом регионе, Сент-Кристофера. Долго считалось, что на Сент-Кристофере живут дворяне, на Мартинике — солдаты, на Гваделупе — буржуа, на Гренаде — крестьяне, а на Сен-Доминго — корсары. В последнее время французы начали разбегаться с Сент-Кристофера из-за стычек с англичанами, которые владели половиной острова. Видимо, Жан де Пуансе — один из беглецов. Он оказался полным мужчиной сорока шести лет. Лицо одутловатое и красное, покрытое потом, стекающим из-под рыжего парика, который был «двурогим», что, как догадываюсь, должно было делать комплимент губернаторше, скрипучий голос которой доносился из сада. Барон не выпускал из правой руки большой красный платок из плотной ткани, больше похожий на маленькое полотенце, которым постоянно вытирал пот, но парик не снимал. В городе парики носят все чиновники. Наверное, чтобы их случайно не приняли за простых смертных. Губернатор одет в ярко-красный камзол с отворотами на рукавах и накладными карманами, украшенными золотым шитьем, и золотыми пуговицами, из которых, по нынешней моде, застегнуты только две нижние, чтобы хорошо видна была рубаха. Она из тонкой белой ткани, без рюшей, брыжей и даже без кружев. На шее повязан галстук-кроат из красной материи и с золотыми кисточками. Панталоны из черного бархата. Подвязки спрятаны под отворотами белых чулок, украшенных ромбиками, вышитыми золотыми нитками. Черные кожаные башмаки были с тупыми носами, красными высокими каблуками и большими прямоугольными золотыми узорными пряжками у подъемов. Так понимаю, одет он если не по последней, то по предпоследней парижской моде. В левой руке Жан де Пуансе держал тонкую трость из черного дерева и с круглым позолоченным набалдашником. Через короткие промежутки времени он клал ее на стол, чтобы взять с подставки из черного дерева дымящуюся трубку с чубуком из янтаря и чашей из розоватого коралла и сделать пару затяжек, шумно выпуская дым, потом особенно тщательно вытереть красное лицо красным платком, из-за чего мне казалось, что пот такой ядовитый, что платок линяет и пачкает кожу, и опять взять трость в руку, словно боялся, что украду ее.