Он знает, что я виконт, а благородный человек в ценах на дешевую еду не должен разбираться. Мне, в общем-то, плевать на свою долю призовых, для меня они сущая мелочь, но тогда и мои солдаты получат намного меньше, а у них каждый ливр на счету.

— Столько стоят волы с арбами, — говорю я.

— Они столько не стоят, — уверенно возражает интендант.

— Тебе лучше знать. В отличие от тебя, я им хвосты никогда не крутил, — язвлю я. — Наверное, потянут всего тысячи на три. По-твоему, все остальное стоит всего полторы тысячи? В том числе и мушкеты, которые по тридцать ливров за штуку?

— Большая партия продается с большой скидкой, — как нерадивому ученику, доводит он до моего сведения.

— Знаю. На такую партию скидывают не больше четверти цены, но не три четверти, — произнес я и добавил: — Слишком много ты хочешь украсть у короля.

— Я честно служу моему королю! — почти искренне восклицает Жан Вержюс.

— Значит, мне несказанно повезло: впервые в жизни вижу интенданта, который не ворует! — насмешливо бросаю я.

У интенданта сперва краснеют нос и щеки возле него, потом кровь как бы стекает в обвисшие щеки и вторую складку подбородка. Дыхание становится чаще, а сипение протяжней.

— Запомни на будущее: у меня два торговых корабля, которые ходят в Вест-Индию, и я знаю все купеческие уловки, — начинаю я, а потом провожу подсчеты: — Трофеев мы захватили, самое меньшее, на двенадцать с половиной тысяч ливров. Пятьсот ливров я готов уступить. Из оставшихся двенадцати тысяч десятая часть полагается королю. Значит, мне и моим солдатам причитаются десять тысяч восемьсот ливров, — и добавляю напоследок: — Если ты не согласен с этой цифрой, я попрошу маршала, чтобы он прислал менее вороватого интенданта.

— Десять тысяч будут более справедливой цифрой, — уже не требовательно, а торгуясь, произносит интендант.

— Десять пятьсот — последнее слово! — улыбнувшись, говорю я.

— Хорошо, — пытаясь улыбнуться, произносит Жан Вержюс.

— Когда привезешь деньги? — спрашиваю я.

— Завтра, — обещает он.

Интендант уходит, пряча от меня глаза, чтобы я не увидел, что нажил врага. Я не прячу глаза, но Жан Вержюс так и не увидит, что тоже нажил врага и более опасного.

Деньги он не привез ни завтра, ни послезавтра…

На пятый день я приехал по вызову к маршалу Люксембургу. На этот раз на нем был темно-синий жюстокор с желтыми обшлагами с овальными золотыми пуговицами, на каждой из которых барельеф в виде скачущего коня. Герцог приказал мне провести разведку на противоположном берегу реки Маас. Появились сведения, что туда должен прибыть большой экспедиционный корпус англичан.

— Вильгельм Оранский сейчас усмиряет ирландцев, которые поддержали короля Якова. Не думаю, что его сейчас интересует война на материке, — рассказал он. — Подозреваю, что слух этот распустили, чтобы предупредить мое наступление. Они не знают, что наш король по совету этого (герцог старался не называть военного министра Лувуа ни по имени, ни по должности) запретил мне наступать, — и передразнил: — «Активная оборона — залог нашей победы!»

— А если удирать от врага, то еще быстрее победим, — шутливо поддержал я.

— Ты угадал слова, которые я хотел бросить ему в рожу, но удержался при короле! — злорадно ухмыльнувшись, воскликнул маршал Люксембург и, как бы благодаря за поддержку, поинтересовался: — Когда захватишь следующий обоз?

— Когда со мной рассчитаются за предыдущий, — ответил я.

— Еще не рассчитались?! — удивился он. — Сукин сын! Сегодня же устрою взбучку интенданту. Давно бы уже выгнал, но не в моей власти, он человек этого.

На следующее утро Жан Вержюс привез десять с половиной тысяч ливров золотыми монетами. Наверное, чтобы трудней было делить.

— Задержка вышла из-за того, что ждали деньги из Парижа. Я бы их все равно привез сегодня, — сказал интендант в свое оправдание. — Будьте добры, в следующий раз не отвлекайте маршала от важных дел из-за такой ерунды.

— В следующий раз, если не можешь выполнить в указанный срок, проинформируй меня, но помни, что причина должна быть правдоподобной, — строго сказал я.

— Уверяю вас, больше между нами не будет недоразумений, — заверил на прощанье интендант Жан Вержюс, опять пряча глаза.

Интересно, куда и как он ударит в следующий раз?

51

На эту колонну мы наткнулись случайно. Я собирался сделать налет на окрестности Намюра. Говорят, там большие склады провизии и боеприпасов. Гарнизон тоже большой, моему полку не по зубам. Поэтому я хотел налететь двумя ротами, поджечь склады, схватить всё легкое, что попадется под руку и, не вступая в бой, смело удрать. Высланный вперед разъезд доложил, что навстречу движется смешанная колонна — кавалерия, пехота, артиллерия и обоз. Всего около трех тысяч человек. Видимо, это часть гарнизона Намюра, которую перебрасывали южнее, где наша армия теснила противника. Впереди скакала тяжелая конница, скорее всего, немцы. Всадники облачены в шлемы и кирасы, из-за которых получили название кирасиры. За ними скакала легкая конница, венгерские гусары, поданные Священной Римской империи. На голове у них колпаки с перьями, вместо кафтана доломан — короткая куртка, украшенная шнурами из золотой или серебряной нити, которая вскоре будет формой и русских гусар, поверх которой волчья, а у офицеров медвежья шкура вместо плаща. Штаны облегающие, заправленные в сапоги, которые спереди закрывали колени, а сзади были обрезаны. Вооружены гусары облегченными и короткостволыми мушкетами, которые я бы назвал мушкетонами, если бы имели раструб, пистолетами, кривыми саблями и кончарами — любимым оружием польских гусар — длинными и узкими мечами с трех- или четырехгранным клинком длиной метра полтора, которые легко пробивают любую броню. Кончаром не били, а держали его в руке, как копье. Большая сила удара получалась за счет скорости и массы коня. Лошади под гусарами среднего роста, сухощавые, не рассчитанные на тяжелую ношу. За ними топала пара рот пехоты, как мне показалось, голландцы, ехал обоз из пяти десятков арб и подвод, потом еще четыре роты пехоты с двумя полковыми пушками калибра три фунта на двухколесных лафетах, которые тащили по паре лошадей. Как мне рассказали, моду на полковые пушки калибром от одного до шести, но чаще трех фунтов ввели шведы лет пятьдесят-шестьдесят назад. Враги — армии Священной Римской империи, датчане, голландцы — переняли эту моду, а вот французы, для которых шведы были в то время естественными союзниками, пока не удосужились. Замыкала шествие батарея из шести девятифунтовых пушек, так называемая полевая артиллерия. Стандартным орудием полевой артиллерии была полупушка, двенадцатифунтовка, но допускались варианты от шести до шестнадцати фунтов. Орудия калибром от двадцати четырех фунтов считались осадной артиллерией. У полевой артиллерии лафеты были обычно двухколесными, а у осадной — четырехколесными. Лафеты первых на переходе прикрепляли к телеге с боеприпасами, которую тащили одна-две пары лошадей, а осадные пушки перемещали с помощью волов. Девятифунтовки тащили по паре лошадей. На телегах ехали по три человека обслуги в черных низких шапках с узкими прямыми полями и синих кафтанах с красными обшлагами. Впереди батареи скакали на лошадях капитан и лейтенант, одетые нарядно и не в цвет солдатам, а сзади, судя по мундирам «вывернутых» цветов — два унтер-офицера. Мне показалось, что артиллеристы — англичане. Может быть, поэтому их и поставили в хвосте колонны, хотя обычно артиллерия едет или перед, или позади обоза.

Мы прятались в поросшем лесом, широком овраге, который подходил к дороге под прямым углом. Миновав овраг, дорога поворачивала влево и шла вдоль него, постепенно удаляясь, к вершине холма, а потом спускалась вниз и поворачивала право. Я не собирался нападать на колонну, потому что в ней была легкая конница. Если от тяжелой у нас еще был шанс удрать, то гусары догонят быстро и, имея богатый опыт конных стычек с турками, легко порубят моих драгун. Едущая в хвосте батарея подсказала мне интересную идею.